Выложу только 2 куска. Зацените, если что >_<

 

Если честно, я тогда не знал, что я делаю, зачем, почему и даже как. Но это чувство одиночества и мути не давало мне усидеть на месте. Пустата, разроставшаяся по телу с каждым днем из груди, там где бьеться по чистой нужде сердце, давила на меня. Я знал, что если так продолжиться - я сойду с ума: пустота охватит все мое тело и я научусь летать. Но я не хотел летать... Изредка я несильно ударял себя кулаком в грудь, будто проверяя, не ответит ли мне эта пустота эхом. Но эха небыло, был лишь пустой стук, раздававшийся в ритм с сердечными ударами, и темные пятна мелькали перед глазами.
Я покопался у себя в шкафу и, в самом дальнем углу, отрыл какой-то черный (или даже темно-темно коричневый) плащ с 8 золотистыми симметричными пуговицами. Я натянул на себя белую рубашку с такого же цвета пуговицами и узорным воротником, натянул этот плащ, надел перчатки, завязал бардовый галстук, и предстал перед зеркалом. Увидев свое отражение я замер. Затем потер глаза, прогоняя подступившую к ним муть и нечеткость и облокотился о шкаф спиной, зажмурил глаза и прикусил губу. Я ударил себя по затылку, прогоняя черно-белые образы с глаз долой. Они еще слишком ярки для меня.
Ко мне каждый день являеться чувство презрения к самому себе. Мне стерли воспоминание, оставили жить с маленькой кучкой хлама вместо памяти, предложими мне из этого хлама в закрытой темной комнате собрать четкую мозайку. Нет, ну а не пойти бы вам..?
Все! Больше я тут ни на минуту не останусь!

 

 

и второй кусок:

 

До самой смерти Микаге улыбался мне. Он мог кричать от боли и негодования, но улыбался. Для меня, чтобы мне не было так же больно. До самого конца. Он растворялся в библейском свете, но все равно улыбался от той половины души, что у него оставалась. Микаге... Какое же все-таки я ничтожество. Будто наша клятва для меня ничего не значит. Обвинял церковь, а сам...
Слезы накатили с новой силой.

 

 

И еще что-то:

 

Иногда, нам не жалко себя. Мы любим. И любим слепо. Не видя своих страданий. Глупые. Готовые отдать все за любовь. А потом, когда мы умираем. Медленно так, мучительно... И думаем: вот, я умираю... А моему любимому хорошо, спокойно. Потом нас охватывает ужас: как так?! Я умираю... а он... он... спокоен?! Как так!?
Но будет уже слишком поздно. Поэтому последний вздох мы испускаем с его именем. Только полным негодования, похожим на вздох удовлетворения.